«Система имеет свойство впадать в панику»

В России наблюдается рассогласование двух вертикалей — военной и гражданской. «Это разногласие — как две ноги, каждая из которых идёт в свою сторону, и на этих разъезжающихся конечностях мы и будем ковылять до выборов», — прогнозирует политолог Екатерина Шульман в интервью «Вёрстке». Если в системе достаточна сила инерции, она это переживёт, но если к внутренним противоречиям добавятся толчки снаружи, то между двумя вертикалями могут начаться рассогласования уже более серьёзные, и трещина поползёт выше, уверена эксперт. Одним из серьёзных вызовов может стать решение о новой волне мобилизации.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«В военкомат по-прежнему заходить рискованно»

— Как вы думаете, почему пакет поправок, связанный с призывом и мобилизацией, вызвал разногласия в парламенте?

— С точки зрения гражданина, которому придётся эти законы соблюдать, такие детали малозначительны. Законы приняты, и ограничителем для их действия является не воображаемый раскол между Советом Федерации и Думой. Ограничителем является отсутствие межведомственной координации и внутриведомственная неторопливость: тот факт, что нет никакой единой электронной базы призывников и повесток. Минобороны и Минцифры публично по этому поводу ругаются.

Там, конечно, есть абсурдные вещи, например, появление какого-то законного представителя у призываемых (хотя у совершеннолетнего дееспособного человека такого представителя быть не может). Легко себе представить, что военком, показав пальцем на эту строчку, не пустит с призывником его адвоката или юрисконсульта, потому что тот не является его законным представителем (им может быть только родитель или опекун для несовершеннолетнего и/или недееспособного гражданина). Так что практический смысл сводится к тому, что в военкомат по-прежнему заходить рискованно. Опасно появляться физически в так называемом пространстве некровласти, где ваши права перестают действовать и вы превращаетесь из полноценного гражданина в неполноценного i (камерунский политолог Ахилл Мбембе предложил термин «некрополитика» — пространство, в котором власть решает, жить человеку или умереть — «Вёрстка»)×.

— При этом одна из поправок уточняет, что закон действует в рамках призыва, мобилизации, «в условиях чрезвычайного или военного положения, военного времени». Значит ли это, что власть в ходе войны готовится к любому развитию событий?

— Эти законы в очень значительной степени представляют собой, как выражался раньше Дмитрий Медведев, винегрет и компот. Там, например, есть такие вещи как легализация губернаторских батальонов, внезапно засунутая на стадии второго чтения в закон о повышении призывного возраста. Думаю, с одной стороны, это реакция на рейды диверсантов в Белгородской области, пришедшая несколько запоздало, когда уже и пригожинский мятеж случился, и про белгородские события все позабыли (кроме, подозреваю, самих белгородцев).

В целом это законотворчество можно рассматривать как стремление «подстелить соломку» в максимальном количестве мест. Интересно, в каких именно местах эти соломки стелют: таким образом мы постфактум можем определить, в каких местах у инициаторов болит, каким местом они в прошлый раз ударились. Поэтому я обращаю внимание на новую статью в КоАПе, которая карает за саботаж мобилизационных мероприятий. Она направлена против должностных и юридических лиц, то есть речь идёт о чиновниках, гражданских служащих и директорах предприятий. Следовательно, эти люди не помогали в прошлый раз, а возможно, даже мешали мобилизации так массово и так сильно, что Минобороны решило заткнуть эту дыру и предусмотреть для недостаточных энтузиастов мобилизации наказания на будущее.

Также я обратила бы внимание на попытки криминализации уклонения от мобилизации. Ещё на прошлой осенней сессии обсуждалась такого рода инициатива, но внесена не была: непонятно кто, но инициаторов тогда заткнули, и они заявили, что идея уголовного наказания за неявку по мобилизационной повестке утратила актуальность. Сейчас обсуждение темы, судя по всему, возобновилось: значит, актуальность вернулась.

— Как вы считаете, удастся ли организовать введённые законом «специализированные государственные унитарные предприятия» — губернаторские войска? Откуда там возьмутся люди?

— Люди возьмутся за деньги и за обещания, что они будут работать в относительно мирных регионах. Первыми введённые новым законом батальоны создаются в Белгородской области на основе уже имевшейся там теробороны. Обратите внимание, что раздел закона, в который вносились эти поправки, раньше назывался «Об особенностях оборота оружия на новых территориях», и речь в нём шла о «ДНР», «ЛНР», Запорожской и Херсонской областях. Но с последними изменениями все эти топонимы исчезли, новые нормы относятся ко всем регионам. Таким образом мы можем считать следы первоначального замысла: пусть приграничные районы охраняют сами себя, Москве силы нужны для самозащиты, а не для того, чтобы размазывать их по необъятно российской границе, которая, к тому же, неизвестно где проходит. Такой своеобразный федерализм военного времени.

«Все силы страны сейчас направлены на зажмуривание»

— А можно ли говорить о том, что россиян в целом волнует это ужесточение законодательства? Или его замечают только профильные журналисты и эксперты?

— По данным ФОМ, у нас до конца июля тревожность плавно уменьшалась, то есть, по оценке респондентов, у окружающих их людей было преимущественно спокойное настроение (52% спокойных против 42% тревожных, для сравнения: в период мобилизации соотношение спокойных к тревожным 26% к 70%). По той же шкале можно посмотреть, что тревожность была высока в середине мая и начале июня, и ни электронные повестки, ни пригожинский мятеж не напугали людей в той степени, как белгородский рейд, обстрелы Шебекино и беспилотники в Москве.

По моим наблюдениям, людей тревожит то, что происходит внутри России, а не на фронтах. Когда в стране начинает что-то происходить — либо что-то падает, либо праздники отменяются, ритуалы привычные разрушаются — это беспокоит. Конечно, в деле внедрения паники мобилизация не имела себе равных.

Волнуют ли людей конкретные законы? Это сложный вопрос, в него надо вникнуть. Сейчас все силы страны направлены на зажмуривание: это общенародный порыв, причём в нём элиты едины с гражданами, от беднейших до богатейших. Все заняты отрицанием и вытеснением. При этом административная машина знает свой добрый народ и старается поддерживать его в зажмуренном состоянии, лишний раз не пугать. Поэтому, кстати, слухи о новой мобилизации стараются ограничивать: прикручивают фитилёк милитаристам, которые настаивают на пресловутых военных рельсах, трудовых повинностях и тотальном зачислении всех в строй.

Есть пожелание со стороны политического менеджмента: людей по возможности радовать или хотя бы зря не беспокоить. Впереди региональные выборы осени 2023 года, а дальше президентская кампания. По нашей политической традиции в этот период гражданам положено раздавать плюшки и пряники. И тут мы наблюдаем рассогласование двух вертикалей — военной и гражданской. Гражданским нет дела до войны, им хорошо бы её на время кампании поставить на паузу. Военным нет дела до выборов: им бы хорошо, наоборот, устроить какую-нибудь асимметричную эскалацию на неожиданном участке, чтобы отвлечь внимание от непобедности на основной линии боесоприкосновения.

Это противостояние могло бы быть смягчено только наличием высшего политического руководства, единой головы, к которой сходятся все вертикали — гражданская и военная, внутриполитическая и внешнеполитическая. Вроде бы такая голова есть — это президент. Но с ним тоже всё сложно. С одной стороны, выборы ему жизненно необходимы, потому что это тот способ, каким наша политическая модель переподтверждает свою легитимность. Проще говоря, это одна из немногих оставшихся функций президента в глазах элит, чью жизнь он испортил. Мол, я единственный среди вас популярный, вас народ или не знает, или, если знает, то ненавидит, а меня любит. Я вам приношу живую воду народной любви, которой вы орошаетесь и живёте ещё один цикл. С другой стороны, война ему тоже нужна, потому что Владимир Путин и есть война, он инвестировал себя в неё как политика. Президент — воплощение войны, как никто другой, даже [министр обороны Сергей] Шойгу не до такой степени ассоциируется с войной, как президент, и даже ему легче прекратить воевать, чем президенту.

Так что эта проблема неразрешима. Это разногласие — как две ноги, каждая из которых идёт в свою сторону, и на этих разъезжающихся конечностях мы и будем ковылять до выборов. Если в системе достаточна сила инерции, она это переживет. Но если к внутренним противоречиям добавятся толчки снаружи, то между двумя вертикалями могут начаться рассогласования уже более серьёзные. То есть трещина между двумя ногами, прошу прощения за эту анатомическую образность, поползёт выше.

— Можно ли судить о настроениях в элите? Не может быть, чтоб на неё не произвёл впечатление мятеж ЧВК и Евгения Пригожина.

— Мы не можем этого знать — узнаем только постфактум. Да, трудно себе представить, чтобы мятеж не породил соответствующих фантазий в головах многих людей, каждый из которых полагает, что он уж будет лучше Пригожина, умнее, смелее, точнее всё спланирует. Но мы понятия не имеем, к каким действиям эти фантазии могут привести.

— Пригожинский мятеж свидетельствовал о нестабильности политической системы?

— Разумеется, о стабильности такое событие говорить не может. Более того, последствия мятежа таковы, что, оглядываясь назад, его сложно назвать неуспешным. Да, Пригожин не добился отставок в Минобороне и в Генштабе. Но пока у нас нет никаких оснований полагать, что он хотел именно этого, а не пользовался этими лозунгами, чтобы оформить свой «Марш справедливости». А вот для себя лично он добился всего, чего можно желать: работа в Африке активизировалась, денег по госконтрактам стало больше. Всё, что у него забрали, вернули с извинениями, его бойцов никто не обижает. Никаких уголовных дел ни против кого нет.

Отдельная благодарность Евгению Викторовичу [Пригожину] за то, что он скомпрометировал священный для чекистского сословия дискурс «предательства». Раньше было как: предательство — самое страшное преступление, предателей мы не прощаем, найдём их на краю земли, хоть в Англии, хоть в больничной палате, хоть через двадцать лет, но покараем. Но вот некий набор действий президент сперва публично называет предательством, а через пару недель с этими предателями лично встречается, чаи пьёт и договаривается, отдавая им всё, чего они хотели, и не добиваясь ничего, чего хотел он. Мало кто помнит, что триггером всего конфликта было требование к сотрудникам Пригожина перейти на контракт с Минобороны. Они не стали этого делать, и никто об этом категорическом условии больше не вспоминает.

— Если мобилизация всё же начнётся или будут введены другие ограничения, связанные, например, с военным положением, власть не будет опасаться протестов?

— Это формулировка, уводящая от сути дела. Ограничителем к проведению масштабной мобилизации является не страх митингов, а очень обоснованное опасение саботажа и административной дисфункции. То есть боятся не того, что люди начнут протестовать, а того, что они побегут, как в прошлом сентябре, и административная машина с этим не справится. Тогда может случиться революционная ситуация по Владимиру Ленину, когда низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-старому. Что значит «не могут управлять»? Это значит, что отдаются приказы, которые не выполняются. Вот это смерть для любого режима: не протесты, которые можно подавить, если они появятся, а именно неисполнение указания. Этого у нас едва не случилось во время мобилизации.

Мы не знаем, сколько человек в итоге мобилизовали, знаем только, что спустя полтора месяца после начала мобилизацию очень спешно и гласно свернули. Первым об этом объявил [мэр Москвы Сергей] Собянин, хотя Москва, как мы знаем от одного болтливого депутата, получила минимальное мобилизационное задание и выполнила его только наполовину. Кто захочет иметь с этим дело во второй раз без крайней необходимости?

Из этого не следует, что мобилизации точно не будет. Система имеет свойство впадать в панику и в своём новом страхе может забыть, чего она так боялась ещё вчера. Пока понятно, что мобилизации будут избегать, сколько получится. В законы вносятся поправки, направленные именно на замену её другими, менее рискованными инструментами удержания людей на службе. Контракт в период мобилизации расторгнуть невозможно, количество призывников увеличивают путём повышения призывного возраста. Поднят возраст пребывания в запасе. Идея в том, чтобы набрать побольше срочников и с первого дня службы начать прессовать их, чтобы они заключали контракты. Другая идея: принуждать к заключению контрактов через работодателей и навязчивую рекламу, обещая выплаты, льготы и погашения кредитов.

— В недавней внутренней презентации для регионов Кремль выделил в отдельную угрозу такую группу населения как «разочарованные патриоты» (их около 15% среди населения). Их также называют рассерженными патриотами. Власть действительно их опасается?

— Я бы сказала, что это хорошее определение: наши милитаристы не столько рассерженные, сколько унылые. Обратимся к социологическому проекту «Хроники» Алексея Миняйло, который выделяет эту группу на основании трёх признаков. Во-первых, это те, кто поддерживают «спецоперацию» (это очень большая группа, гласно её все поддерживают, потому что боятся сесть на 15 лет). Второй признак: те, кто поддержал бы президента, если бы он заново пошёл на Киев. Третий: те, кто не поддержали бы президента, если бы он подписал мирное соглашение. Такая трехступенчатая отборка позволяет отделить милитаристов от лоялистов. Раскол между ними — один из самых значимых процессов, происходящих в общественном мнении. Он не очень заметный и медленный, но важный, потому что в начале войны это был единый лагерь. Расхождение началось летом-осенью 2022 года, когда стало ясно, что война затягивается и идёт настолько плохо, что понадобилась мобилизация. Так вот сейчас группа милитаристов составляет около 20%, и она не растёт. Зато группа антимилитаристов, которые бы поддержали заключение мирного соглашения и не поддержали бы новый поход на Киев — увеличивается. Но в целом сейчас эти группы сравнимы по размерам.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— А почему растут антимилитаристские настроения?

— Я думаю, тут, как всегда, совокупность нескольких факторов. Война тянется слишком долго, ничего хорошего не происходит, конца-края этому не видно. Такое не способствует росту энтузиазма. Люди же все конформисты: если бы им казалось, что война идёт здорово и бодро, они бы хотели дальше воевать. Сейчас воевание выглядит как-то невесело, потому превалирует логика «раз уж начали, надо довести до конца». Но что значит — до конца? Мы же, по популярному мнению, не можем проиграть. А на что будет похожа наша победа?

Поэтому, как мне кажется, антивоенные настроения растут в первую очередь из-за факторов времени и отсутствия удач на фронте. Мы видим, как продолжается снижение размеров телеаудитории и уровня доверия к телевидению. Аудитория, в том числе и возрастная, прежде лояльная, уходит к другим источникам информации, прежде всего в Telegram. Как справедливо отмечает журналист Андрей Перцев, респонденты хорошо информированы не просто о пригожинском мятеже, но и о предшествовавшем ему конфликте ЧВК с Минобороны. А об этом нельзя было узнать из телевизора, потому что там о таком не рассказывали. Значит, эти знания, как и высокий уровень узнаваемости Пригожина в целом, — плоды работы телеграм-каналов.

Значит, провоенная и бывшая лоялистская аудитория пошла в Telegram, перестала доверять телевизору. Думаю, это во многом было связано с обманом с мобилизацией. До последнего момента госСМИ говорили, что её не будет, а потом её взяли и объявили. А мобилизация — это важно, это касается каждого, поэтому смертельно опасно иметь только один источник информации. Это необязательно означает, что политическая позиция у человека поменялась. Но это означает, что телевизор его перестал удовлетворять с практической точки зрения: не предупредил о том, что меня хотят убить.

«Авторитарная пропаганда воспитывает пассивность»

— Можно ли говорить об успехе или провале внутренней российской пропаганды? Вроде бы сделана она плохо, но население верит.

— Сложно сказать, верит или нет. Аудитория телевидения последовательно снижается с 2016 года, когда ослабел крымский консенсус. Я с большим интересом наблюдала за этим процессом, потому что на самом деле это не один процесс, а три: количественное уменьшение телевизионной аудитории, старение телевизионной аудитории, снижение доверия к контенту у тех, кто его продолжает потреблять. Интересно было, что с этим проседанием будут делать, как машина пропаганды будет реагировать на то, что из её аудитории песок сыпется в самом буквальном смысле? Так вот, ответ — ничего. Не поменяли ни форматы, ни контент, ни спикеров. Почему? Потому что это государственное телевидение, они не работают в пространстве конкуренции. У них один телезритель, он же спонсор, и пока он доволен — всё хорошо.

Когда началась война, это их немного подвело, потому что спровоцировало перетекание аудитории, в том числе возрастной и малообразованной, в телеграм-каналы. Это угрожает лоялистскому ядру, которое должно обеспечивать устойчивость всей системы. Обычно его оценивают примерно в 30% тех, кто за начальство, потому что оно, начальство, за status quo, потому что стабильность лучше перемен. Пока оно остаётся на этом уровне — жить можно.

Авторитарная пропаганда в принципе не требует никаких действий, более того, она воспитывает пассивность. И это тоже стало проблемой, когда началась мобилизация. С одной стороны, надо продолжать атомизировать общество, чтобы оно было несолидарным и управляемым. С другой, нужно внедрять сообщение, что война у нас народная, священная, в ней каждый должен поучаствовать и принести жертвы. Но люди не хотят приносить жертвы: вы же их сами отучили не то что от жертвенности (от этого хорошо отучает современная культура индивидуализма), а от всякого соучастия, от любой совместной деятельности.

Эти два сообщения с трудом сосуществуют в пространстве одной головы. С одной стороны, говорится, что жизнь никогда не будет прежней, мир переменился. С другой, нас убеждают, что ничего не происходит, всё как было, так и осталось. Это, конечно, будет иметь последствия, потому что такое нельзя пережить, сохранив здоровую голову.

— А с чем связано постоянное появление на телеканалах риторики о ядерной войне?

— Сложно комментировать всю эту, как выражались в эпоху символизма, смертнострастность. В определённом возрасте у людей бессемейных и одиноких возникает такое стремление: раз всё равно помирать, то пусть со мной умрёт весь мир. Но для массового потребления такая идеология мало годится.

«Переговоры с официальными российскими властями бессмысленны»

— Верите ли вы в возможность объединения и продуктивной работы российской оппозиции в эмиграции?

— Её не совсем корректно называть оппозицией, потому что оппозиция — это те, кто борется за власть, в основном электоральными методами, имея рациональную надежду эту власть получить. Внутри России сейчас такая борьба невозможна. Что касается объединений и совместных мероприятий — конечно, они имеют смысл. Сейчас в эмиграции в основном созданы и функционируют структуры двух типов — правозащитные (помогающие) и медийные. И те, и другие работают очень успешно.

Важно ещё понимать, что эта волна миграции из России — самая массовая за последние годы: по самым общим подсчётам, с февраля 2022 года выехало до полутора миллионов человек. От предыдущих волн она отличается тем, что выезжающие продолжают находиться в одном информационном пространстве с оставшимися. Хотя и раньше были эмигрантские СМИ — от «Колокола» Герцена до Радио «Свобода» — единого информационного пространства не было.
В качестве вехи развития антивоенной диаспоры я бы вспомнила июньскую Брюссельскую конференцию в Европарламенте. Это была важная встреча — и из-за того, что проходила в органе законодательной власти ЕС, и из-за широты спектра представленных на ней людей и организаций. И то, и другое способствовало процедурной легитимации диаспоры, потому что конференция закончилась образованием нескольких организационных структур, которые должны продолжать взаимодействие между антивоенными россиянами вне страны и европейскими органами власти.

Аналогичные события происходят в Страсбурге в ПАСЕ: ПАСЕ готовит большую конференцию, посвящённую отношениям с российской эмиграцией, она должна пройти в октябре. Это также важно, потому что в Совете Европы гораздо больше стран, чем Евросоюзе, в том числе тех, где особенно велико присутствие россиян — например, Армения, Грузия, Черногория. Казахстан — не член ПАСЕ, но кандидат в члены Совета Европы и сотрудничает с ПАСЕ.

И Европарламент, и ПАСЕ ведут дискуссию о назначении омбудсмена по правам россиян в эмиграции и россиян с антивоенной позицией, которые находится внутри страны и преследуются за свои политические взгляды и гражданскую активность.

То есть внешний мир и европейские структуры начинают понимать, что диаспора — это политическая сила, политический актор. Думаю, что это осознание идёт рука об руку со всё более глубоким пониманием того, что переговоры с официальными российскими властями бессмысленны. Нет общей платформы, на которую можно встать, нет никаких двух слов, которые стороны понимали бы одинаково. Нет никакой возможности гарантировать выполнение официальной Россией каких бы то ни было обещаний и договорённостей.

Кроме того, не будем забывать, что результаты грядущих президентских выборов в России могут быть не признаны другими странами, потому что голосование пройдёт в том числе на оккупированных территориях. Значит, победитель на этих выборах, возможно, не сможет представлять Россию на потенциальных переговорах. Следовательно, нужны другие представители, другие стороны возможной коммуникации.

«Больше всего это похоже на старческие разговоры о сексе»

— Раз мы говорим о телевизоре и доверии к нему: как вам кажется, почему власти взялись в последнее время за регулирование репродуктивной сферы? Эта тема, как и традиционные ценности, ведь не может быть популярной и привлекательной для молодежи.

— Нет, разумеется, это разговор стариков между собой, никто другой эту ахинею слушать не будет. По данным социологическим и фактическим, никакого снижения возраста первых родов не будет — это противоречит логике демографического перехода, а он, в свою очередь, связан с городским образом жизни. Иными словами, если у вас женщины живут в городах и знают грамоту, раньше рожать они не будут, а будут позже. Роста рождаемости тоже не ожидается: он был некоторое время назад, до 2016 года, за счёт экономической и социальной стабильности и внедрения материнского капитала. Начальственные разговоры, проповеди пастыря, пропаганда традиционных ценностей и реклама Петра и Февронии никакого влияния на практики рождаемости не имеют. Число абортов снижается в России в последние десятилетия не в связи с усилиями РПЦ, а из-за распространения знаний о контрацепции. Чтобы дальше снижать число абортов, следовало бы вводить адекватное сексуальное просвещение в школах и делать контрацептивы доступными.

Есть одно отличие практики абортов в России от, скажем, американской. В России большая часть абортов — не результат подростковых беременностей. У нас аборты делают замужние женщины с детьми для контроля рождаемости и планирования семьи. Это не маргинальная категория, как нам пытаются доказать традиционалисты, не легкомысленные загулявшие девицы, а взрослые матери семейств. Для них нужно делать доступными более здоровые, гуманные и здоровьесберегающие методы контрацепции, и они откажутся от абортов.

Бесит, как молодёжь выражается, этот идиотизм, который разводят люди, кажется, никогда не видевшие ни одну женщину вблизи, которым ни одна женщина никогда не доверяла. Это граждане в сапогах и в ряске поверх сапог пытаются рассуждать публично на темы, в которых ничего не понимают, и ещё принимают решения на основании своего непроглядного невежества.

— По нашей информации, до последнего времени против этого мракобесия выступал Минздрав.

— У меня вообще есть версия, что вопли на публике со стороны министра [здравоохранения Михаила] Мурашко [о том, что женщинам нужно сначала рожать детей, а потом заниматься карьерой] — это частично попытка словами откупиться от давления властвующих мракобесов. Живя с волками, чуток повыть по-волчьи. Логика такая: я скажу то, что вам понравится, но не буду ничего делать, потому что трогать аборты страшно. Чего хочет РПЦ? Она хочет вынести аборты из ОМС. Это, конечно, в чистом виде террор против бедных: богатые найдут деньги на платную клинику, а бедные — нет. Это приведёт не к росту рождаемости, а к росту инфантицида и к росту числа младенцев, которых подбрасывают в детские дома. У нас ведь РПЦ ещё и против бэби-боксов — видимо, чтобы эти младенцы имели больше шансов замерзнуть на улице.

К счастью, пока никакого вынесения абортов из ОМС не видно. Минздрав вместо этого предлагает приходить в школы и рассказывать девочкам, что предохраняться не надо. Но видно здоровое опасение трогать две великие скрепы русской семейной жизни — аборты и разводы.

— А для чего нужна эта борьба за рождаемость? Просто ради демографического роста?

— Демография к этому не имеет вообще никакого отношения. Больше всего это похоже на старческие разговоры о сексе: пожилым мужчинам хочется на эти темы поговорить, вот они собираются и разговаривают. Если бы этим ограничивалось, то бог бы с ними. Но, к сожалению, они и действовать пытаются.

Обложка: Эль